Глава Shell рассказал, почему компания хочет работать в России

Бен ван Берден возглавил Shell в январе 2014 г., и это было сюрпризом для рынка, писала Financial Times. Незаметный глава направления по переработке не значился в шорт-листе претендентов и был малоизвестен за пределами Shell. Ван Берден пришел в компанию в 1983 г. и кроме даунстрима работал в добыче и 10 лет занимался СПГ. Зато этот парень знает Shell «как облупленную», говорили аналитики.
Правда, уже через полгода после вступления в должность ван Берден, как и CEO других мейджоров, столкнулся с катастрофическим падением цен на нефть. С максимумов выше $100 к концу 2014 г. цена на баррель упала вдвое, а зимой 2016 г. и вовсе пробила отметку в $30, так что лидеры нефтедобывающих стран в панике начали думать, как остановить падение. Shell, как и все, сокращала затраты.
Ван Бердена не смутили вызовы. На годовом собрании акционеров в 2016 г. он даже сказал, что рад руководить Shell в такое захватывающее время.
В 2015 г. Shell договорилась о поглощении мирового СПГ-трейдера BG почти за $70 млрд и на следующий год завершила сделку. Уже к 2018 г. синергия от нее принесет компании $4,5 млрд. Теперь Shell планирует кардинально измениться: продать непрофильные активы ни много ни мало на $30 млрд, стать более простой и эффективной, сократить капитальные затраты и увеличить денежный поток. Shell 90 лет была лучшей компанией в мире по доходности для акционеров, в 1997 г. она потеряла лидерство по этому показателю, однако ван Берден полон решимости его вернуть. За это боролись и предыдущие CEO, но теперь новая стратегия Shell может действительно превратить компанию в лучшего игрока на рынке, считают аналитики Credite Suisse.
О том, как Shell будет добиваться этого статуса, какое место в работе компании занимает Россия и как будут развиваться отношения с «Газпромом», ван Берден рассказал в интервью «Ведомостям».

Риски рисками, а бизнес бизнесом
– Недавно вы говорили, что Shell выделяет 13 ключевых регионов. На каком месте в этом списке находится Россия?
– Вы имеете в виду страны? Мы инвестируем примерно в 70 странах, и Россия находится очень высоко в нашем списке приоритетов. На это есть веские причины. Во-первых, потому что здесь мы видим потенциал для развития, видим новые возможности. Во-вторых, мы уже вложили в российские проекты очень много денег и речь не только об участии в акционерном капитале. Возьмите, например, «Сахалин-2». За время реализации проекта поступления в адрес Российской Федерации составили более $18,8 млрд в виде налогов и других платежей, и при этом проект остается для нас выгодным. Но мы инвестировали не только деньги, мы очень много вложили в отношения с российскими компаниями, в частности с «Газпромом». Поэтому я считаю, что у нашего бизнеса в России большое будущее.
Вы знаете, у нас тут много проектов – это и «Сахалин-2», и СП с «Газпром нефтью» «Салым петролеум». У нас есть планы по расширению сотрудничества: мы хотим построить третью очередь завода СПГ «Сахалин-2», инвестировать в «Сахалин-3», участвовать в строительстве «Балтийского СПГ» недалеко от Санкт-Петербурга, и по этому вопросу мы уже достигли большого прогресса в переговорах с «Газпромом». Мы, вероятно, будем инвестировать в Nord Stream – 2. То есть у нас много масштабных проектов в России.
– А какие риски вы видите, работая здесь?
– Риски, конечно, есть. Технологические, геологические...
– Политические?
– Да, и политические риски есть. Не секрет, что сейчас очень сложный этап в геополитике, так что нам нужно действовать очень осторожно. Я не дипломат, я человек бизнеса, так что есть некоторые правила, которым я должен следовать. С одной стороны, я должен выполнять все законы, которые меня касаются, с другой – иметь долгосрочное видение ситуации. Развитие наших проектов занимает годы, а иногда и десятилетия, и потом они еще 30–40 лет работают. Так что мы не можем работать, исходя только из краткосрочной перспективы: в том году нам нужно вот так много, а в следующем мы уже ничего не хотим. Нам приходится работать и с влиятельными политическими игроками, и с обществом, чтобы объяснить: вы знаете, нельзя нас использовать в качестве инструмента в этой политической игре, мы этого совсем не хотим. И, я думаю, большая часть людей это понимает. Это понимают политики и наше правительство, и, я думаю, это очень хорошо понимают российские политики.
Если говорить о фундаментальном видении российского рынка, то мы просто не можем игнорировать геологию и географию. В России потрясающая геология, и Россия находится фантастически близко к большому рынку сбыта (Европа, Азиатско-Тихоокеанский регион. – «Ведомости»). Это реальность, и нам нужно учитывать это преимущество вашей страны. Так что если говорить о международных взаимоотношениях, мне кажется, нужно создавать экономические, энергетические союзы и потом, так сказать, использовать эту силу во благо.
– Сейчас один из ваших возможных проектов с «Газпромом» – участие в строительстве второй очереди Nord Stream. Как вы думаете, Еврокомиссия в результате разрешит вам построить Nord Stream – 2?
– У этого вопроса есть два аспекта. Когда дело касается поставок газа между двумя крупными трейдинговыми компаниями, всегда есть, во-первых, коммерческий, а во-вторых, полуполитический аспекты. Политического аспекта, с вашего позволения, я касаться не буду. Мы занимаемся тем, что строим инфраструктуру, в это мы инвестируем деньги. Мы никак не вовлечены ни в продажу, ни в покупку газа, который пойдет по Nord Stream – 2. Это компетенция «Газпрома», и именно «Газпром» будет работать над этим вопросом с Еврокомиссией, с покупателями и другими заинтересованными сторонами. Предложение построить трубопровод – чисто коммерческое, и именно так мы его позиционируем перед правительством и другими сторонами, и, я думаю, именно с этой точки зрения его оценивает большинство населения Европы.
Встреча с Путиным
– Во время Петербургского форума вы встречались с Владимиром Путиным. Как прошла встреча? (Это была не первая их встреча, а в первый раз – в апреле 2014 г. ван Берден попросил поддержки для российского проекта «Сахалин-2», и Путин ее пообещал.)
– Мне кажется, очень хорошо, мы почти час беседовали. Приятная конструктивная встреча, детально обсудили все вопросы.
– По словам президента, вы рассказывали ему о каких-то проблемах Shell в России. Что это за проблемы?
– Мы просто говорили о наших основных проектах в России. В ходе реализации всех крупных проектов всегда возникают какие-то технические, коммерческие вопросы. На встрече с президентом мы просто обобщили для него все эти вопросы, получили какую-то информацию от него и предложили ему принять к сведению наши данные. В этом смысле ничего экстраординарного мы не обсуждали, просто решали практические вопросы. Перечислять их я бы не хотел – слишком много деталей.
Квартальная прибыль Shell упала в 9,9 раза из-за низких цен на нефть
– У вас есть проблема с газом для третьей очереди завода СПГ «Сахалин-2». Планировалось брать газ с Южно-Киринского месторождения, но месторождение под санкциями, так как там, судя по всему, много нефти. Второй вариант – покупать газ у «Сахалин-1». Вы это обсуждали с президентом?
– Да, мы обсудили оба этих аспекта. Для расширения СПГ-завода нам действительно нужен газ, вероятно, микс газа Южно-Киринского и газа «Сахалин-1». Мы с партнерами уже обсуждаем возможность покупки газа у «Сахалин-1» и пытаемся понять, как можно организовать поставки. Но нам нужен еще один источник газа – «Сахалин-3» (Южно-Киринское. – «Ведомости»). Да, со стороны США существуют санкции на разработку глубоководной части месторождения. Нам пришлось пройти через формальный процесс в Европе и получить разрешение на изучение этого проекта от правительства Нидерландов, так как мы британо-голландская компания. Мы хотим понять, как можно разрабатывать Южно-Киринское и будет ли это добыча нефти или газа. Мы считаем, что речь все-таки идет о добыче газа, нежели о глубоководной добыче нефти. Когда мы окончательно определим параметры проекта, мы, безусловно, хотели бы в нем поучаствовать. Пока запрета на изучение Южно-Киринского нет, и, надеюсь, не будет запрета на его разработку.
– Когда, по-вашему, может начаться строительство третьей очереди и сколько вы могли бы инвестировать в проект хотя бы теоретически?
– Мы сейчас находимся на этапе подготовки проектной документации, уже несколько месяцев этим занимаемся. Готовят документацию компания Shell Global Solutions и «Гипрогазцентр» «Газпрома». В течение следующего года мы эту работу закончим. Потом нужно будет принять несколько ключевых решений, например выбрать оборудование, заключить договор на поставку газа с покупателями, а затем в конце концов принять инвестиционное решение и найти подрядчиков для строительства завода. У нас нет какого-то жесткого дедлайна для принятия инвестиционного решения, к тому же этот процесс связан с вопросом доступа к газу, который пока еще не решен. Что касается возможных инвестиций в Южно-Киринское, мы находимся на еще более ранней стадии и пока только обсуждаем, как можно его разрабатывать, даже до стадии схемы разработки пока не добрались.
Дальновидные расчеты
– СПГ сейчас очень дешев, это проблема для строительства третьей очереди завода? Какая у этого проекта точка безубыточности?
– Цены на СПГ сейчас очень низкие, это верно. Но когда вы принимаете решение инвестировать в такие проекты, вам нужно исходить из того, какими будут цены в долгосрочной перспективе. Если учитывать именно эти долгосрочные цены, то с учетом наших расчетных капитальных затрат и стоимости добычи газа проект может быть конкурентоспособным на рынке. Конечно, пока это предварительная оценка и ее еще нужно подтвердить. Фундаментально мы верим в газ и СПГ просто потому, что потребление газа растет быстрее, чем потребление нефти, а потребление СПГ растет в 2 раза быстрее, чем потребление газа. Если вы проанализируете информацию по всем источникам энергии – нефти, газу, углю и т. д., вы увидите, что потребление СПГ растет быстрее всех. И так будет продолжаться еще долго, возможно, на протяжении десятилетий. Поэтому я верю, что, если у вас есть конкурентоспособный эффективный СПГ-завод, вы будете на нем зарабатывать. Иногда цены будут низкими, как сейчас, а иногда – высокими. Но глобально мы верим, что в течение жизни СПГ-завода цены на СПГ позволят ему зарабатывать и развиваться.
– И все же при какой цене на СПГ строительство третьей очереди СПГ будет оправданно и сам завод будет прибыльным?
– На этой стадии работы мы пока не дошли до конкретных цифр, а если бы и дошли, я бы вам их не назвал. Но мы не рассчитываем, что наши проекты будут прибыльными только при высоких нефтяных ценах или высоких ценах на сжиженный газ. Давайте я объясню на примере, который не связан с Россией. Возьмем проект по глубоководной добыче нефти, который мы запускаем в Мексиканском заливе. Было время, когда такие проекты считались прибыльными при цене $55/барр., но теперь точка безубыточности намного ниже. И сейчас, изучая глубоководные проекты, мы видим, что точка окупаемости некоторых чуть больше $40/барр., а у некоторых и ниже $40. Конечно, с заводами СПГ не все так просто, они должны окупаться и при более низких ценах на нефть, они должны выдерживать циклы падения цен в будущем, которые присущи газовому и нефтяному рынкам. Я думаю, что с учетом фундаментальных показателей цена на нефть будет более высокой, чем сейчас, при этом она будет колебаться, и, возможно, настанет момент, когда она вновь упадет и будет низкой в течение нескольких лет. Так что проект должен иметь экономический смысл как при низких ценах, так и при высоких.
– Вы обсуждаете с «Газпромом» строительство «Балтийского СПГ». По-вашему, сейчас проект имеет экономический смысл?
– Ну если бы это было не так, мы бы, наверное, не стали его обсуждать.
– Россия поставляет дешевый газ в Европу по трубопроводам и планирует построить еще один – Nord Stream – 2. На этом фоне «Балтийский СПГ» не кажется эффективным проектом.
– Сжиженный газ все-таки отличается от трубопроводного. Да, трубопроводный газ может быть очень дешевым, очень конкурентоспособным, но также очень негибким с точки зрения точек поставки: он может достичь только определенных рынков, куда физически приходит труба. СПГ вы можете поставлять в любые части света – и, поверьте, это хороший план для монетизации российского газа. СПГ можно поставить на любые рынки, там совсем другое ценообразование. Это имеет смысл, особенно если вы учитываете устойчиво низкую себестоимость российского газа. Завод будет располагаться довольно близко к рынкам, которые пока покупают американский и африканский СПГ. Да и вообще фундаментально иметь эффективный завод в европейской части России не такая уж плохая идея. Конечно, нужно еще понять, как мы будем развивать проект, как конкретно мы будем реализовывать газ. Мы как раз сейчас в процессе изучения и обсуждения этих вопросов. Но фундаментально с коммерческой точки зрения иметь источник СПГ для Европы в Ленинградской области определенно имеет смысл.
– У вас есть жесткие договоренности с «Газпромом» относительно вашей доли, условий строительства, инвестиций?
– Мы не раскрываем условия соглашения, но это хорошее соглашение, и его детали мы также обсуждали на встрече с президентом. Я думаю, это важный этап. Конечно, впереди еще много работы, но энергетические проекты так просто и быстро не делаются. Но есть очень ясное понимание между «Газпромом» и Shell, что мы будем работать над этим проектом, мы нацеливаемся на его реализацию. Поверьте, это не какая-то безумная идея.
– У вас будет 49%?
– Мы не можем это раскрывать до тех пор, пока не станем акционерами.
– А вы будете единственным партнером «Газпрома» или возможны и другие акционеры?
– Этого я не знаю.

Брать или не брать
– В прошлом году вы подписали еще один меморандум с «Газпромом» об обмене активами. Какие проекты вам интересны в России?
– Да, в прошлом году мы подписали соглашение о стратегическом сотрудничестве с «Газпромом», и в нем очень много элементов. Один из них – строительство третьей очереди «Сахалин-2», потом наше участие в Nord Stream – 2, наше возможное участие в разработке Южно-Киринского и, конечно, обмен активами. Собственно, обмен – это обратная сторона нашего участия в Южно-Киринском. «Балтийский СПГ» не был частью этого соглашения, но случился в рамках нашего сотрудничества с «Газпромом».
Это соглашение углубляет наши отношения с «Газпромом». Мы понимаем, что «Газпром» – невероятно сильный игрок на мировом газовом рынке, и «Газпром», я думаю, понимает, что мы такой же сильный игрок. Но мы сильнее в СПГ, «Газпром» сильнее в трубопроводных поставках, и, если мы будем работать вместе, наши отношения могут быть очень выгодными для обеих сторон. Работа над обменом активами еще продолжается, но детали раскрывать я не буду.
– Вам интересно получить доли в добычных активах «Газпрома»?
– Думаю, да, нам было бы интересно.
Shell сократила больше чем в четыре раза вознаграждение гендиректору за 2015 год
– Какие, например?
– У меня нет для вас каких-то конкретных примеров, но давайте я объясню общий принцип. Мы считаем, что ресурсная база в России очень привлекательна из-за геологии и низких затрат на добычу. С другой стороны, у Shell также есть определенные уникальные компетенции с точки зрения технологий, доступ к рынкам и т. д. Поэтому нам нужно найти варианты сотрудничества, которые будут выгодны обеим компаниям: мы можем получить доступ к хорошим запасам, они могут получить доступ к технологиям, рынкам и т. д. Любой добычный проект, где можно достичь такого сотрудничества, нам будет интересен. Я абсолютно уверен, что «Газпром» передаст нам какие-то активы совсем не потому, что мы им просто нравимся, и я также не отдам проект «Газпрому» просто из-за хорошего отношения. Совместная работа должна быть взаимовыгодной. Такие отношения у нас сейчас успешно развиваются на Сахалине, такие же отношения, надеюсь, будут у нас в проекте «Балтийский СПГ», потому что мы можем предложить технологии, доступ к рынкам, у нас есть экспертиза в различных сегментах. У «Газпрома», в свою очередь, есть возможность предоставить компетенции по управлению проектами в России. Так что обмен активами – это не «я дам что-то тебе, а ты взамен дашь что-то мне», это вопрос о том, как нам работать вместе так, чтобы делать проект успешнее, чем если бы мы реализовали его самостоятельно.
– Газовый рынок все еще представляет собой несколько рынков, и большая часть объемов газа продается с привязкой к нефти. Когда, вы думаете, газовый рынок станет независимым и таким же глобальным, как нефтяной?
– Я думаю, это займет очень долгое время. Конечно, у нас уже есть крупные ликвидные независимые рынки, например, газовый рынок в Северной Америке – он очень эффективный. Европейский рынок также очень эффективный, хотя и работает по-другому. Еще остаются региональные рынки, но глобального рынка газа масштабов нефтяного рынка нет. Дело в том, что ликвидность рынка, формирующая цену, создает количество игроков. На рынке газа меньше игроков как со стороны предложения, так и со стороны спроса, чем на рынке нефти. Конечно, газовый рынок будет совершенствоваться, станет более гибким, более ликвидным, цены будут все больше ориентироваться на котировки на газовых хабах, например на Henry Hub в США и NBP в Великобритании, меньшая часть будет торговаться на споте. Вы же знаете, что спот на газовом рынке – это не нефтяной спот, цена здесь складывается в основном путем переговоров продавцов и покупателей. Но до сих пор примерно две трети ценового предложения газа привязано к нефтяным котировкам.
Такая структура рынка, по моему мнению, будет оставаться еще долгие годы, и прийти к той конфигурации рынка, которая сейчас в нефтяной отрасли, будет непросто.
– Но когда это произойдет?
– Я не знаю... Кстати, еще одна деталь, которую нужно учитывать, когда мы говорим о ценах на СПГ, касается разной технической гибкости газовых и нефтяных проектов.
Дело в том, что у нас нет относительно дешевых источников газа, наоборот, они очень дорогие, и они требуют большого количества предварительных договоренностей, прежде чем имеет смысл их финансировать, прежде чем они становятся коммерчески рентабельными. Никто не может так просто взять и построить СПГ-завод и только потом решать, куда он этот СПГ будет поставлять. Слишком велики финансовые и коммерческие риски и для компании, которая строит проект, и для банка, который его финансирует. Не думаю, что это скоро изменится.
– В России сейчас проходит приватизация: продается, возможно, контрольный пакет в «Башнефти», почти 20% «Роснефти». Вам интересны эти активы?
– Нет. И у меня нет комментариев по этому поводу.
– А вам интересны проекты по добыче традиционной нефти в России? «Роснефть» сейчас очень активно продает доли в своих добычных проектах.
– У нас другой подход к инвестициям в России. Мы не хотим покупать доли в уже работающих проектах. Все, что мы до сих пор делали в России, – создавали новые проекты. «Салым петролеум» – новая компания, которая добывает нефть на новых месторождениях, «Сахалин-2» – новая компания. Многие компании просто входят в уже работающие проекты и получают их прибыль, но у нас другая стратегия. Мы верим, что мы можем больше привнести в проект, созданный с нуля. Мне кажется, стратегия строить новые, конкурентоспособные проекты более выигрышная.
– У «Роснефти» есть и новые месторождения в той же Восточной Сибири, которые нужно разрабатывать. «Русское», например.
– Я, конечно, ничего не могу исключать. Любые сделки возможны с нашей стороны, если мы действительно можем что-то привнести в проект. Потому что только в этом случае сделка будет успешной как для продавца, так и для покупателя.

Проблемы ценообразования
– Бывший глава Shell мистер Питер Возер говорил, что компания даже при высоких ценах на нефть закладывает в бюджет цену $50/барр. Какую цену вы сейчас закладываете? Ниже $50?
– Конкретную цену я вам назвать не могу. Но на самом деле ответ на этот вопрос простой. Какими бы ни были цены, мы должны быть прибыльны. И если цены на нефть будут $50/барр. вечно, мы должны стать сильной компанией, с большим свободным денежным потоком, чтобы иметь возможность инвестировать в новые и текущие проекты и при такой цене. Нам нужно будет напрячься, сократить затраты, оптимизировать капитальные вложения. И мы будем это делать, и вся отрасль будет. Фундаментально отрасль должна инвестировать минимум $1 трлн в год в нефтяные и газовые проекты просто для того, чтобы покрыть растущий спрос. Но никто не будет инвестировать $1 трлн, если не сможет на этом заработать. Те компании, которые смогут делать проекты лучше, эффективнее, они и будут больше зарабатывать на этом. Так что меня не заботит, что кто-то перестанет инвестировать при $50/барр. Я беспокоюсь о том, чтобы иметь лучшую линейку проектов и управлять ими лучше всех. Тогда мы заработаем при любых ценах на нефть. Это философия, которая лежит в основе моего бизнеса, и это единственное, на что я опираюсь.
– Как вы думаете, когда рынок сбалансируется и что будет с ценами на нефть?
– Когда речь идет о нефтяном и газовом рынках, мне кажется, у нас есть некоторые проблемы с ценообразованием. Проблема в том, что у нас есть три механизма, которые влияют на балансировку рынка. У нас есть ОПЕК, которая теоретически может очень серьезно повлиять на предложение в краткосрочной перспективе. Они могут решить просто сократить внутреннюю добычу или, наоборот, увеличить ее в течение нескольких недель. У нас есть сланцевые компании в Северной Америке, которые могут нарастить добычу относительно быстро – за несколько кварталов. Ну и есть третий фактор: проекты добычи традиционной нефти за пределами стран, входящих в ОПЕК, например наши проекты по глубоководной добыче нефти или проекты в России и т. д. Эти проекты также имеют большое влияние на цены, но это влияние растягивается на 5–6 лет. Эти три фактора влияют на рынок по-разному, и их никак нельзя синхронизировать друг с другом. Что касается стабилизации цен, я думаю, нас ждет период долгой волатильности на рынке, где цены на нефть будут то высокими, то низкими. Причина проста – цены формируются исходя из краткосрочных прогнозов. В результате нам придется постоянно адаптироваться к финансовому выживанию. Это под силу только сильным компаниям, только они смогут вести бизнес, исходя из долгосрочного видения ситуации на рынке, а не ценовых колебаний. Мы подходим под это определение лучше, чем кто-либо.
– Вы верите в ОПЕК? Многие говорят, что организация как регулятор рынка умерла. Или вы думаете, что ОПЕК может вернуться к каким-то договоренностям и регулированию после окончательного возвращения Ирана на рынок?
– Я не хотел бы комментировать политические аспекты, в частности, относительно Ирана, это не в моей компетенции. Я думаю, что ОПЕК продолжит оставаться важной организацией. Многие говорят, что ОПЕК умерла, но я в это не верю. Это очень серьезный игрок на нефтяном рынке, и я верю, что организация сможет сыграть положительную роль в стабилизации рынков и цен. Но в данный момент, я считаю, страны ОПЕК ведут добычу на максимуме, возможности дальше увеличивать добычу у них очень ограничены. Роль ОПЕК – выступать неким амортизатором в случае нехватки или переизбытка предложения на рынке, но сейчас они себя ведут по-другому. Но я думаю и надеюсь, что через некоторое время ОПЕК начнет вновь играть свою традиционную роль по стабилизации рынка. Говорить о том, что ОПЕК умерла, преждевременно.
Продажа ради оптимизации
– Вы недавно объявили о распродаже активов на $30 млрд в течение трех лет. В каких странах?
– Мы не раскрываем деталей этой продажи, потому что с коммерческой точки зрения это не очень мудро. После слияния с BG мы планируем оптимизировать портфель активов. Будем продавать менее стратегические для нас активы, те, срок эксплуатации которых уже подходит к концу, или проекты с высокими затратами, или те, что представляют для нас не такую большую ценность, как для других компаний. Так что, мне кажется, мы сможем в течение следующих трех лет продать активов на $30 млрд. Но мы планируем продать эти активы не побыстрее, а подороже, т. е. не раньше, чем будем уверены, что цена продажи хорошая. Кажется, что это большие деньги, в общем-то так и есть, только не забывайте, что в целом у нас активов на $300 млрд, так что мы продаем всего 10%.
Как вы можете себе представить, сейчас сложнее всего продать добычные активы, ведь их развитие очень зависит от цен на нефть. Так что пока мы сконцентрировались на продаже активов в даунстриме и некоторые уже продали, как наше подразделение даунстрим в Японии, например. Мы планируем разделить наше СП по нефтепереработке в Северной Америке [СП Motiva Enterprises с Saudi Aramco], чтобы высвободить денежные средства. Мы можем делать сделки с такими активами, потому что они мало зависят от нефтяных цен. Возможно, чуть позже появится смысл думать и о продаже добычных проектов. Но я, наверное, не буду сейчас все эти наши активы на продажу рекламировать, мы лучше расскажем об этом, когда завершим продажу.
В результате сделки Shell получила газовые проекты в нескольких странах, включая Бразилию и Австралию, а акционеры BG Group – 19% объединенной компании
Shell и BG завершили слияние десятилетия Новая компания заняла второе место по стоимости после ExxonMobil, опередив Chevron
– И вы сокращаете более 12 000 человек. Россию эти сокращения коснутся?
– Большую часть – 7500 человек – мы уже сократили в прошлом году, в этом планируем сократить еще 5000, этот процесс пока не завершен. Конечно, в основном мы сокращаем людей, чтобы оптимизировать численность после сделки с BG, но низкие цены на нефть тоже повлияли на это решение, и мы также хотим сохранить денежный поток. Сокращения касаются и России тоже.
Что такое № 1
– После сделки с BG Shell стала второй по капитализации нефтегазовой компанией в мире. У вас есть план, как сделать ее первой?
– Это зависит от того, что именно понимать под компанией № 1. По многим показателям – денежному потоку, обороту – мы уже первые в мире. Но для меня главное значение имеет показатель TSR, т. е. общий доход наших акционеров. Я хочу, чтобы Shell была первой в мире именно по доходности для акционеров. Я хочу, чтобы любой человек, вложив $100 в акции Shell, заработал на дивидендах и стоимости акций больше, чем инвестор в любую другую компанию. Мы были самой доходной компанией в мире в течение 90 лет, но не в последние 20 лет, к сожалению. Мы должны снова стать лучшими по доходности для акционеров – и мы станем. Не могу вам точно сказать когда, но это произойдет.
– Когда хотя бы примерно?
– Надеюсь, уже в мою «смену».